Рота Его Величества - Страница 88

Встреча с маршевой частью была случайной: мы делали пакости в разрыве наступающих дивизий. На всякий случай я решил подстраховаться. Вызванный по рации Горчаков немедленно прилетел и спустя сорок минут доложил, что дороги свободны. На пути лежала станица, миновать ее не получалось, и я решил ехать мирно. Мы спокойно катили по главной улице, внезапно она свернула, и колонна оказалась на большой площади. С первого взгляда я понял, что попал в ловушку. Заполонившая площадь толпа и с десяток конных повозок мешали нам проехать, но это были семечки. Плотно сбившихся людей охраняли солдаты с ружьями на изготовку. При появлении грузовиков они дружно развернулись и прицелились в нас. В цепи я углядел командира, отдавшего команду. Похоже, лимит лопухов на сегодня был исчерпан.

Приказав всем оставаться на местах и действовать по обстановке, я выпрыгнул из кабины и зашагал к противнику. Черные зрачки ружей сопровождали меня. В любой момент мог прозвучать приказ… Идти было неприятно, но я заставил себя оценить обстановку. Очхи было немного: человек пятнадцать. Мои веи перестреляют их в считаные секунды. Беда заключалась в том, что стрелять было нельзя. За солдатами противника роилась толпа. Если даже без промахов, то пуля калибра 7,62, выпущенная из «калаша», пробьет тело врага и найдет жертву в толпе. За пятнадцать очхи — пятнадцать веев? Мирных жителей? Такую цену платить я был не готов.

«Вдруг очхи знают о нас?» — мелькнула мысль.

Мелькнула и погасла. В армии Союза рации есть только в ротах, к тому же радиус их действия невелик. Телефон в этой маленькой станице отсутствует наверняка. Знай очхи о таинственном противнике, мы б уже отстреливались.

Бдительный командир оказался старшим лейтенантом лет тридцати, плотным и мордатым. Он смотрел, как я подхожу, сощурив глаза, и взгляд его мне не нравился. Тертый мужик!

В любой армии младший по званию представляется первым, но на моих плечах погон не было — очхи их не носят. Петлицы с соответствующими знаками различия я отверг — на камуфляже они смотрелись бы нелепо. Что ж…

— Командир особой роты наркомата государственной безопасности капитан Князев!

— Документы! — потребовал он.

Я достал удостоверение. Он рассмотрел и хмыкнул:

— Эмблемы летные!

— Для секретности! — соврал я.

— Да ну! — усмехнулся он.

Я полез в кобуру. Стоявший рядом солдат прицелился мне в лицо. Я осторожно, двумя пальчиками достал «глок» и положил его в ладонь старлея.

— Читай!

Он пробежал глазами надпись, и лицо его вытянулось.

— Много видел таких, старлей?

— Легкий какой! — сказал он, взвешивая «глок» на ладони. — Как детский!

— Новейшая разработка. Смотри! — Я забрал пистолет и выщелкнул обойму. — Пятнадцать патронов, ствол нарезной, в конструкции корпуса применена ударопрочная пластмасса. Оружие специальных подразделений.

— Почему вы без знаков различия? — спросил он, но, было видно, уже для проформы.

— Диверсантам без нужды. Мы пробирались в тыл веев, а вы дорогу загородили. Что здесь, кстати, происходит?

Старлей кивнул солдату и повернулся к толпе. Солдатик взял ружье на ремень, его примеру последовали другие. Я встал рядом со старлеем и за спиной сделал знак. Из грузовиков посыпались мои бойцы и неспешно стали растекаться по площади, беря охрану в кольцо.

— Вот! — сказал старлей, показывая на толпу. — Не хотят зерно сдавать!

— Сдавать или продавать? — уточнил я. Перед отъездом из Петрограда Зубов просветил меня насчет политики Союза на оккупированных территориях.

— Продавать, конечно! — поправился старлей, но его оговорка показалась мне не случайной.

— Отчего не продаете? — спросил я ближайшего ко мне вея, старика с седой бородой. Мои солдаты потихоньку сжимали кольцо, требовалось чуток потянуть.

— Сами посудите, ваше благородие! — встрепенулся старик. — Поначалу-то объявили: рубль за пуд! Мы обрадовались: цена хорошая! А они приехали и вот что дают! — Старик полез в карман и достал бумажку. На красном фоне мятой купюры красовался профиль Ленина.

— За зерно положено платить золотом! — удивился я. — Приказ Верховного главнокомандующего!

— Мне выделили советские деньги! — стушевался старлей.

Глазки у него забегали, и я понял, что дело нечисто.

— Тем же приказом категорически запрещено обижать мирных жителей, чинить над ними насилие и произвол! — сказал я громко. — Здесь почему-то наблюдается обратное. (Мои солдаты уже стояли рядом с охранниками.) Вынужден арестовать вас, старший лейтенант!

— Меня?

Его рука дернулась к кобуре, но я перехватил ее и выкрутил. Он завертел головой, ища помощи, но его солдат уже вязали. Подскочивший Рик скрутил руки и старлею.

— Пойдете под трибунал! — пообещал я. — А если выяснится, что кто-либо из ваших подчиненных…

— Господин офицер! Ваше благородие! — Сквозь толпу пробивался встрепанный мужичок. — Они мою дочку сильничали!

— Кто? — спросил я, зверея. У каждого свой бзик, я ненавижу насильников. Их даже в зонах не жалуют.

— Этот! — Мужичок указал на одного из солдат. — Пришел такой вежливый, культурный. «Я, — говорит, — сам хлебороб, уважаю крестьянский труд». Попросил дочку гумна показать, дескать, какие они у нас. Она и повела, а потом гляжу: бежит в слезах и платье порванное… Кто теперь на ней, порченой, женится?

Я сделал знак, насильника подвели ближе. К моему удивлению, им оказался худенький лопоухий солдатик. Никогда б не подумал!

— Я… — Он лихорадочно облизывал губы. — Я хотел по-хорошему… Сказал ей, что она красивая, что женюсь после войны. Она сама меня поцеловала, я распалился… Я не хотел…